Сфера потребления современного общества быстро наращивает ассортимент и массу объектов одноразового пользования – от стаканчиков для питья до сексуальных партнеров. Доступность подобных удобств имеет свои светлые стороны и снимает множество проблем. Однако это не только упрощает жизнь, но и деформирует её в такой степени, что она перестает быть тем, что до сих пор считалось жизнью. Параллельно активно развёртывается соответствующая психология, основанное на ней поведение и менталитет. Принцип одноразовости успешно посягает на области, далёкие от утилитарной: на культуру и человеческие отношения. Установка «попользовался и выбросил из памяти, отбросил» становится господствующей нормой нашей эпохи.
– Как красив апельсин, пока его не съели!
Мигель де Унамуно
Эстетика как наука есть теория способности получать удовлетворение в акте восприятия.
Ценность этой сжатой дефиниции – в указании на содержательный принцип (начало), из которого может быть выведена совокупность согласованных взглядов, охватывающая всю соответствующую сферу человечности.
Место этики – в сфере мотивации поведения.
Человек руководствуется в своём поведении тем, что требует от него ситуация, стремлением удовлетворить свои настоятельные потребности, выгодой, симпатиями и антипатиями, подражанием, принуждением, страхом, наконец, складом характера. Но человек способен руководствоваться и отвлеченными идеями.
Этика есть феномен способности человека определять своё поведение представлениями о должном.
Только такое поведение и следует считать этическим.
У нее сомнительная репутация.
Широко распространенные выражения типа «Философ нашелся!», в «В философию ударился!», «Брось философствовать!» отражают представление о философии в массовом сознании. Она оказывается умонаправлением извращенным, темным, не имеющим отношения к действительности, отвлекающим от решения реальных задач, а, значит, и вредным.
Кроме того, философия, легшая в основу определенной идеологии, считается виновной в трагических эксцессах истории, особенно, современной.
Как часто приходится слышать: «Моя совесть чиста!». Речь может идти о чем угодно: делах государственных, общественных, житейских, сугубо личных. Но ни один человек, у которого действительно есть совесть, так никогда не скажет. В этом суть совести – она вечно неспокойна.
Совесть – рудиментарный орган, сохранившийся у немногих; им очень не повезло. В отличие от аппендикса, который можно удалить, совесть неоперабельна.
Неотделимая от своего носителя, она способна сделать жизнь невыносимой.
Если быть религиозным означает веру в сверхъестественное, в бога, в бессмертие души – то я не религиозен.
Если быть религиозным означает принадлежность к какой-то конкретной конфессии (взятие напрокат готовой формы духовной жизни) – то я не религиозен.
Если относиться к миру, данному в нас и вне нас, как к ощущаемому чуду значит быть религиозным – то я религиозен.
Если иметь совесть и стараться жить по совести значит быть религиозным, – то я религиозен.
Если стремиться к духовной продуктивности и считать её высшей доступной мне формой бытия значит быть религиозным – то я религиозен.
Таков мой атеизм.
«Свобода» не является ни исконным, ни естественным состоянием человека. Таковое есть осознаваемая и неосознанная зависимость. Свобода – это желаемое, причем в той мере актуальное, в какой зависимость осознается как нечто тягостное. Наши возможности ограничены полом и физической конституцией, семейными обстоятельствами, воспитанием, страной, обществом, государством, эпохой и даже подчас погодой и самочувствием. Но если зависимость от здоровья, достатка или принуждения ощущается остро и непреложно, то зависимость от, скажем, общепринятых взглядов, как правило, не осознается вообще. Что, однако, еще не делает человека в этом измерении свободным. Наоборот, именно указанное обстоятельство решающим образом влияет на формирование общего для человеческих множеств комплекса представлений, безотчетно определяющего реальное наполнение понятия «свобода».
Оценки настоящего (и проецируемые от них – прошлого и будущего), складывающиеся по мере развития общественно-значимых событий, бывают, как это знает каждый, несогласными, даже полярными. Каждый сталкивался с трудностью, а то и невозможностью заставить убежденного человека отказаться от своей оценки и принять кажущуюся Вам единственно верной. Это понятно. поскольку оценки определяются степенью вовлеченности в события, интересами, стереотипами, привычкой, индивидуальными предпочтениями. Вот почему возникает упование на “суд истории”, который, наконец–то все поставит на свои места. Это полемический штамп, воплощающий веру в последнюю, “безапелляционную” инстанцию, Что же сделает выносимый историей вердикт справедливым, адекватным? По-видимому, есть две возможности: или сам ход событий подтвердит однозначно правоту одних и заблуждение других, или отсутствие в грядущих поколениях заинтересованных лиц гарантирует суд от пристрастия, давления, и справедливость восторжествует сама собой.
Мистицизм есть стремление освоить действительность помимо исследования – путем непосредственного постижения. Такая склонность или потребность вполне естественна, ибо сама по себе основана на непосредственном ощущении тайны.
«Знание», полученное подобным путем, является специфическим переживанием бытия, своеобразным психическим состоянием: «приобщением» к истине, «отождествлением» с ней.
Вот анекдот «века падения нравов» (Шамфор):
Однажды Людовик XV, лежа с мадемуазель д'Отфор, сказал ей:
– Ты спала со всеми моими подданными.
